Я родился в Японии. Японский язык — мой родной. Мы жили в Токио. Помню прогулку по Гиндзе («серебряный двор», «серебряный цех» — торговый квартал в центре Токио — Прим. ред.). Мы были с отцом на улице, у него сломались часы, он зашёл в мастерскую и отдал их починить. Японцы сделали это безвозмездно. Почему? Как объяснял потом отец, потому что говорил с ними на японском языке. Он знал около пятидесяти тысяч иероглифов и мог читать художественную литературу.

В Японию папа попал следующим образом. Нужно начать рассказ с 1920 года. Ему 16 лет, он комиссар эскадрона Красной кавалерии. По приказу председателя ВЦИК Михаила Калинина его распределяют в Институт живых восточных язы́ков, на экономический факультет. Там он проучился два курса, после чего был направлен в Японию завершать образование. Затем его назначили торговым представителем Советского Союза в Японии.

Жить полагалось в японской семье. Японцы замкнуты, и найти семью, которая согласилась бы принять иностранца, было непросто. Но её нашли. И отец поселился в обыкновенной японской семье, в домике из бумаги, где впоследствии родился я.

Вскоре дипломатическая миссия отца завершилась, он должен был начать работать в США, но мама предложила вернуться в СССР. Шёл тридцать шестой год.

Мой папа был арестован. К счастью, в тридцать шестом году. Я не оговорился, сказав «к счастью»: вакханалия 1937 года ещё не наступила, и папа получил всего три года каторжных работ на Колыме, работал на оловянном руднике, в лагере, но сумел выжить. Он вручную бил шпуры в кварцевых жилах, содержащих олово. Кварцевая пыль вызывала силикоз и скорую смерть. С моим отцом этого не произошло. Его перевели в другое место, заболеть он не успел.

Затем репрессировали и маму Дмитрия Вячеславовича. Это произошло на его глазах.

В 1937 году мама работала секретарём в Союзе советских художников, куда и пришло письмо сына Ильи Репина Юрия. В нём Юрий критиковал обучение живописи в Советском Союзе. Мама отнесла письмо директору, тот прочитал и приказал: никому не показывай, немедленно уничтожь. Маме было жаль уничтожать письмо сына великого художника, и она взяла его домой. На следующий день к нам пришли с обыском. Это было случайное совпадение.

Помню картину: у входа в комнату стоит часовой с винтовкой со штыком. Два человека роются в книгах и вещах. Их начальник сел за стол, рукой освободил место, чтобы составлять протокол. А тут же, рядом, на столе лежит письмо Юрия Репина — улика. Если письмо увидят, маму обвинят в шпионаже. Чудесным образом начальник не обратил на него внимания, отодвинул. На маме было надето кимоно с широкими рукавами и карманами. Она положила руки на стол и прикрыла письмо рукавом. Потом откинулась на спинку стула и стянула конверт в карман. Так о нём никто не узнал.

Затем наступил момент, когда обоих родителей мальчика арестовали. От детского дома спас случай — точнее, большое сердце соседа-скрипача.

Маму увели, папа к тому времени уже был на Колыме. Комнату в нашей некогда богатой, буржуазной, а после — коммунальной — квартире опечатали. Сижу в коридоре. Выглянула соседка и погасила свет: не жечь зазря.

Выхожу во двор. Сентябрь. Во дворе никого. Полная тишина. Кричу другу (двор-колодец, даёт мощный резонанс): «Витька!» Затем вижу: Витька появился, открыл форточку, но сзади его стягивают руки, окно закрывается.

Только тут я всё понял. Бросился домой, сорвал с двери печать и вошёл в комнату. Но дворник выгнал и снова запечатал дверь.

В нашей коммунальной квартире жил сосед, скрипач Мариинского театра Михаил Семёнович Цембарович. Он и забрал меня, а затем вырастил. Не сделай Михаил Семёнович этого, я непременно попал бы в детский дом.

Тридцать седьмой год, он — скрипач привилегированного театра и усыновляет ребёнка врагов народа. Что с ним могло быть? Как минимум, выгнали бы из театра. Но он рискнул. Бывают незаметные подвиги.

В августе 1942 года Дмитрий Вячеславович Воронин как приёмный сын скрипача вместе с коллективом Мариинского театра был эвакуирован в Пермь (Молотов). В архивах театра сохранилась фотография концертной бригады июля 1944 года. На ней изображён квартет, в который входил Михаил Семёнович. Из эвакуации они вернулись в августе 1944 года.

Когда пришло время определяться с профессией, я выбирал между историей и геологией. Меня притягивала история. Но образование историка для меня, ребёнка врагов народа, было невозможной перспективой.

Подал заявление на геологический факультет. Успешно сдал экзамены. Иду по коридору, счастливый, смотрю список принятых, меня нет. Вижу других людей с более низкими баллами. Просматриваю несколько раз. Отчаиваюсь.

Иду в деканат, секретарь говорит: «Подождите забирать документы, может быть, обойдётся. По вашему случаю будет комиссия». Комиссия заседала на кафедре полезных ископаемых. Я вошёл в полутёмную комнату. Мне предложили сесть и стали задавать вопросы. Спросили, почему родители оказались арестованы. Я понял, что они всё знают, и врать бесполезно. Ответил, как есть.

Повисло молчание. И вдруг один представитель комиссии повернулся к другим: «Да посмотрите на него! Он же хороший парень». И те как-то сразу оживились, стали доброжелательны.

Это был профессор Михаил Иванович Врублевский. Преподавал гидрогеологию. Бывают замечательные люди. Там, где страшно, они оказываются мужественными и совершают добро.

Так Дмитрий Вячеславович стал геологом. Среди случаев, произошедших с ним в таёжных экспедициях, есть немало тех, которые навсегда запечатлелись в памяти.

Я попал в первую дальневосточную экспедицию, входящую в состав ВСЕГЕИ, и отправился в Хабаровск. Был частью ревизионной группы. Наша задача состояла в том, чтобы проверить, правильно ли с точки зрения науки ведутся разведочные работы. В то время на геологической службе почти не было людей с высшим образованием.

И вот мы идём по дальневосточной тайге, выходим на берег реки Анюй. Стоят шатры, сделанные из коры хвойных деревьев. Выяснилось, что мы набрели на посёлок местных жителей — удэгейцев. Главный в нём был шаман Миону, проводник Владимира Арсеньева по югу Хабаровского края. Передвигаться по Уссурийскому краю ему помогал Дерсу Узала, а по Хабаровскому — Миону.

Миону оказался доброжелателен и даже надел шаманский наряд, чтобы я его сфотографировал. Предложил нам ночевать на медвежьей шкуре в своём шатре. Если учесть, что долгие дни до этого мы спали под открытым небом, то предложение было сравнимо с пятизвёздочным отелем.

Поиск месторождения — многоэтапный процесс. Чтобы совершить геологическое открытие, нужно пройти каждую стадию.

Прежде всего геологи проходят на лодках и плотах вдоль рек. Это позволяет оценить материал, выделить области, в которых потенциально есть полезные ископаемые.

На втором этапе выделенные области пересекаются маршрутами через долины и хребты. Геологи делают съёмку. Идут по компасу и через каждые пятьсот метров берут образцы, на основе которых позже составляют геологическую карту территории. Так получается ещё больше приблизиться к рудному району.

Третий этап — обследование самого рудного ареала.

Хотя, конечно, бывает и без долгого поэтапного процесса. Вдруг подвернётся месторождение. Такие случаи бывают, но редко. Это удача, умноженная на качества человека.

Например, мой товарищ по экспедиции Олег Кабаков нашёл крупное месторождение олова. Он назвал его — Солнечное. У Олега не было не только геологического, но и какого бы то ни было высшего образования. Он был самородок. До Олега на это же месторождение вышел другой знакомый, заночевал прямо под ним, а утром поспешил уйти, не обратив внимания.

Дмитрий Вячеславович был знаком с открывательницей якутских алмазов Ларисой Попугаевой.

У Ларисы Попугаевой, первооткрывательницы алмазов, драматическая история. Как-то раз мне понадобились минеральные материалы, а искать их посоветовали в тресте «Русские самоцветы». Я позвонил главному геологу, которым и оказалась Лариса.

В назначенный день пришёл в гигантский цех, в углу которого вилась деревянная лестница из неструганых досок. Под самой крышей разместилось сооружение, напоминавшее ласточкино гнездо. Это и был кабинет Ларисы.

За небольшим столом сидела женщина в коричневом рабочем халате и рассматривала что-то в микроскоп. У неё были мягкие черты лица — совсем не такие, как на многочисленных портретах, призванных передать мужественный характер открывателя алмазов.

На столе и полках лежали интересные образцы. На малом, сконцентрированном пространстве это создавало сильное впечатление — более глубокое, нежели в музеях. Я выразил восхищение, завязался разговор. А она поделилась историей открытия якутских алмазов.

Найдя их, Лариса Попугаева сообщила об этом местной геологической организации (Амакинской экспедиции — прим. ред.). Той, созданной специально для поиска алмазов, за десять лет так и не удалось это сделать. Хотя имелись большие ассигнования и мощная техника. И вдруг у молодой женщины, вооружённой одним молотком, получается — и это за один полевой сезон! Колоссальный удар по престижу геологического управления. Руководители организации попросили Ларису написать отчёт. Вскоре после получения информации и образцов её заперли в избе, в которой под караулом она и просидела несколько месяцев. Тем временем организация оформила документы на себя и получила Ленинскую премию.

Всякий человек хочет сделать что-то хорошее. Сделал. И тут — отбирают. Какое сердце сможет это пережить? К счастью, имя Ларисы навечно связано с историей геологии.

Геология — не та профессия, из которой можно уйти на пенсию. Пример тому — друг Дмитрия Вячеславовича Воронина, в девяносто пять лет исследующий австралийскую землю на предмет месторождений.

У меня есть друг Исай (Саша) Гольдберг. Тридцать лет мы работали в одной экспедиции. После перестройки Саша оказался в Австралии. Там он до сих пор работает геологом. Это просто фантастическое явление, ведь Саша старше меня на два года, ему девяносто пять. Ещё прошлым летом он выезжал на полевые работы в австралийский буш. Высокие температуры, безводье… Выдержал. Кроме того, пишет научные книги по проблемам поисков месторождений полезных ископаемых. Это великий труд и великое счастье. В работе— залог его долголетия.

Помимо геологии, важную часть моей жизни составляет искусство. Со старших классов школы я посещал лекции по истории музыки, живописи и философии в Доме Актёра. Думаю, благодаря приёмному папе-скрипачу.

Под влиянием лекций каждую субботу стал наведываться в Эрмитаж. По отделам. Прочитаю информацию об одном отделе — и иду. Только его и смотрю. Больше ничего. В следующий раз — другой. Информация укладывалась.

Из европейского искусства особенно дорого мне искусство Флоренции. Однажды я путешествовал там. Какое удовольствие было ходить по флорентийским улицам, всё казалось: вот-вот из закоулка или выхода из собора Санта-Мария-дель-Фьоре выглянет юноша в берете с пером и в камзоле, а вместе с ним — весь шестнадцатый век.

Почему именно Флоренция? Может быть, потому что о ней ещё до поездки туда я знал больше, чем о других городах. Приехав, ощутил, что приобщаюсь к замечательному и светлому, о чём уже читал — и теперь я вижу всё наяву.

А может быть, во Флоренции я понял больше, чем в иных итальянских городах. Стоишь на площади Синьории и смотришь на Давида, работу юного Микеланджело. Давид красив, мужествен, раскован. Там же можно увидеть поздние работы Микеланджело. Изломанные фигуры, закинутые головы, измученные люди.

Когда видишь это, понимаешь, как развивалась эпоха Возрождения. Это было отнюдь не только ликование от свободы и познания мира. Люди были уверены, что могут всё и незамедлительно. Поступательного развития не принимали. Время поднимало человека до божественного уровня, но возникало противоречие: почему так коротко мы живём?

Это мучило и Микеланджело. В поздних его сонетах звучит крик отчаяния в связи с крушением идеи могущества человека. На смену Возрождению пришёл маньеризм, который сохранил внешнюю форму, но лишил содержания.

За время соседства с художниками, среди которых— выпускники Академии, чьи имена стали известны — Василий Братанюк, Анастасия Вострецова, Александр Компаниец, — я неволей узнал жизнь художников. Их мир особенно тонкий и сложный. Надо их уважать, даже если не понимаешь.

Представляем подборку работ художников, в разное время работавших рядом с супругами Ворониными. Они делились мыслями — получалось творческое общение, обогащавшее и художников, и нашего героя.

Живописец, член Союза художников России, представитель петербургской живописной школы. Окончил Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина Российской академии художеств. Одна из основных тем В. Братанюка — балет; его называют русским Дега.

В 2000 году получил Гран-при за выставку «Балет глазами художников». Персональные выставки проходили в различных странах: в 2001 году в музее им. И. Бродского (Санкт-Петербург); в 2003 году — США, штаты Миннесота, Висконсин, Нью-Йорк; в 2003 году — Каир, Египет; в 2004 — Амстердам, Голландия; в 2005 году — Хьюстон, США и Лондон, Великобритания; 2006 год — США и Великобритания.

Работы находятся в музее Академии Художеств, в Академии русского балета им. А. Я. Вагановой и в Музее искусств Великобритании.

Художник, реставратор станковой живописи, выпускница Академии Художеств им. Репина (2008), Член Союза художников, участница объединения «Товарищество передвижных художественных выставок. XXI век». 13 лет подряд участвовала в международной выставке в Париже «Аrt Capital». Обладательница бронзовой, серебряной и золотой медалей. В 2016 Михайловский театр выбрал в качестве афиши новогодних спектаклей картину художницы.

Одна из ключевых тем Анастасии Вострецовой — балет. Она создала серию работ о балерине Мариинского театра Ильмире Багаутдиновой. В свою очередь в 2012 году в Академии Балета А. Я. Вагановой Ильмира Багаутдинова защитила магистерскую диссертацию по теме «Искусство танца на примере творчества Анастасии Вострецовой».

В 2012 году закончил Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина по специальности живопись.

Выставки проходили во многих галереях Краснодара и Петербурга. Экспозиция «Знаки земли» была представлена в петербургском музее современного искусства Эрарта.

Последний вопрос, который мы задали Дмитрию Вячеславовичу, был посвящён любимой картине.

Сегодня больше всех картин я люблю «Над вечным покоем» Левитана. Человека на картине нет, но так только кажется: в действительности он есть. Его присутствие ощущается по печали, истекающей из полотна.

Я сказал «печали». Оговорюсь. Из литературных героев психологически мне созвучнее всего Кола Брюньон Ромена Ролана. Он мог быть озорным и серьёзным одновременно. Это искусство, о котором говорил Мишель Монтень: «Отличительный признак мудрости — […] неизменно радостное восприятие жизни».